Неточные совпадения
Первая, которая замыслила похитить бразды глуповского правления, была Ираида Лукинишна Палеологова, бездетная вдова непреклонного характера, мужественного сложения, с
лицом темно-коричневого цвета, напоминавшим старопечатные изображения.
— Это кто? Какое жалкое
лицо! — спросил он, заметив сидевшего на лавочке невысокого больного в
коричневом пальто и белых панталонах, делавших странные складки на лишенных мяса костях его ног.
Среднего роста, плотный, с вертлявою походкой, Михайлов, в своей
коричневой шляпе, оливковом пальто и в узких панталонах, тогда как уже давно носили широкие, в особенности обыкновенностью своего широкого
лица и соединением выражения робости и желания соблюсти свое достоинство произвел неприятное впечатление.
Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала
лицо мое, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окруженные
коричневою тенью, блистали гордо и неумолимо. Я остался доволен собою.
На нем был хорошенький летний пиджак светло-коричневого оттенка, светлые легкие брюки, таковая же жилетка, только что купленное тонкое белье, батистовый самый легкий галстучек с розовыми полосками, и что всего лучше: все это было даже к
лицу Петру Петровичу.
Легкие, как тени, одежды эти прикрывали сухое, костлявое тело старика с двуцветным
лицом; сквозь тускло-желтую кожу
лица проступали
коричневые пятна какой-то древней ржавчины.
Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели
лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким
лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот
коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть на них; они кричали ему...
Получалась как бы сплошная масса
лиц, одинаково сумрачно нахмуренных, и неровная, изломанная линия глаз, одинаково напряженно устремленных на фигуру
коричневого попика.
Но глаз — несмотря на все разнообразие
лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на
коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.
Между прочим, мы увидали тут темно-коричневое
лицо, в белой чалме, и с зубами еще белее.
Старичок-священник, с опухшим желто-бледным
лицом, в
коричневой рясе с золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая свои опухшие ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
А при выезде выстроились на дороге бабы, много баб, целый ряд, всё худые, испитые, какие-то
коричневые у них
лица.
Я пошел за ним. В гостиной, на середнем диване, сидела старушка небольшого росту, в
коричневом платье и белом чепце, с добреньким и худеньким
лицом, робким и печальным взглядом.
В комнату Розанова вступил человек, остриженный по-купечески, в длиннополом
коричневом сюртуке, с цепочкою гранатного бисера по жилету и в узких шароварах, заправленных в козловые сапоги.
Лицо гостя напоминало
лица охотников в княжеской охоте киевского Ярославова собора.
Только тогда я с трудом оторвался от страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто мне сегодня говорил о комедии?). Впереди был S — мрачно, молча, быстро высверливая глазами колодцы во мне, в моем кресле, во вздрагивающих у меня под рукой листках. Потом на секунду — какие-то знакомые, ежедневные
лица на пороге, и вот от них отделилось одно — раздувающиеся, розово-коричневые жабры…
Немного далее вы видите старого солдата, который переменяет белье.
Лицо и тело его какого-то
коричневого цвета и худы, как скелет. Руки у него совсем нет: она вылущена в плече. Он сидит бодро, он поправился; но по мертвому, тусклому взгляду, по ужасной худобе и морщинам
лица вы видите, что это существо, уже выстрадавшее лучшую часть своей жизни.
Джемма надела большую соломенную шляпу с
коричневыми лентами; шляпа эта спереди пригибалась книзу, заслоняя почти все
лицо от солнца.
Она до дрожи отвращения ненавидела такие восточные красивые
лица, как у этого помощника капитана, очевидно, грека, с толстыми, почти не закрывающимися, какими-то оголенными губами, с подбородком, синим от бритья и сильной растительности, с тоненькими усами колечком, с глазами черно-коричневыми, как пережженные кофейные зерна, и притом всегда томными, точно в любовном экстазе, и многозначительно бессмысленными.
Первой, с кем познакомилась собака, была хорошенькая девушка в
коричневом форменном платье, выбежавшая в сад. Жадно и нетерпеливо, желая охватить и сжать в своих объятиях все видимое, она посмотрела на ясное небо, на красноватые сучья вишен и быстро легла на траву,
лицом к горячему солнцу. Потом так же внезапно вскочила и, обняв себя руками, целуя свежими устами весенний воздух, выразительно и серьезно сказала...
Старичок был весь чистота и благообразие: на
лице его и следа нет ни желтых пятен, ни морщин, обыкновенно портящих
лица карликов: у него была очень пропорциональная фигура, круглая как шар головка, покрытая совершенно белыми, коротко остриженными волосами, и небольшие
коричневые медвежьи глазки. Карлица лишена была приятности брата, она была одутловата, у нее был глуповатый чувственный рот и тупые глаза.
При огромном мужском росте у него было сложение здоровое, но чисто женское: в плечах он узок, в тазу непомерно широк; ляжки как лошадиные окорока, колени мясистые и круглые; руки сухие и жилистые; шея длинная, но не с кадыком, как у большинства рослых людей, а лошадиная — с зарезом; голова с гривой вразмет на все стороны;
лицом смугл, с длинным, будто армянским носом и с непомерною верхнею губой, которая тяжело садилась на нижнюю; глаза у Термосесова
коричневого цвета, с резкими черными пятнами в зрачке; взгляд его пристален и смышлен.
Рядом с ним стал пришедший попозже инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с
коричневым глупым
лицом, на котором постоянно было такое выражение, как будто он хотел объяснить кому-то что-то такое, чего еще и сам никак не мог понять. Никого так легко нельзя было удивить или испугать, как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное, и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия, и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.
Но его оттёрли прочь, поставив перед Матвеем длинного человека, несуразно сложенного из острых костей, наскоро обшитых старой, вытертой,
коричневой кожей. Голова у него была маленькая, лоб выдвинулся вперёд и навис над глазами; они смотрели в
лицо юноши, не мигая и словно не видя ничего.
Коричневое сморщенное
лицо колдуньи собралось в недовольную гримасу. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно глядела на мой кулак, где были зажаты деньги. Но жадность взяла верх.
В эту тяжелую минуту для кандидата отворилась дверь его комнатки, и какая-то фигура, явным образом не столичная, вошла, снимая темный картуз с огромным козырьком. Козырек этот бросал тень на здоровое, краснощекое и веселое
лицо человека пожилых лет; черты его выражали эпикурейское спокойствие и добродушие. Он был в поношенном
коричневом сюртуке с воротником, какого именно тогда не носили, с бамбуковой палкой в руках и, как мы сказали, с видом решительного провинциала.
Часов в десять Нину Федоровну, одетую в
коричневое платье, причесанную, вывели под руки в гостиную, и здесь она прошлась немного и постояла у открытого окна, и улыбка у нее была широкая, наивная, и при взгляде на нее вспоминался один местный художник, пьяный человек, который называл ее
лицо ликом и хотел писать с нее русскую Масленицу.
Лунёв украдкой рассматривал её
лицо, резко отличное от всех женских
лиц, которые он видел до сей поры, её
коричневое платье, очень поношенное, её башмаки с заплатками и жёлтую соломенную шляпу.
— Здравствуйте… — И она назвала меня просто по фамилии. До этих пор я знал только ее
лицо, выступавшее из-за других в дальнем углу. Теперь увидел ее фигуру. Она была высокая, с спокойными движениями. У нее была пепельно-русая коса и темно-коричневое платье. Я был очень застенчив и робел перед женщинами. Сам я казался себе неинтересным и несуразным. Но на этот раз я почувствовал какую-то особенную простоту этого привета и тоже тепло и просто ответил на пожатие.
Целый день он косился на
коричневое, из дуба резанное
лицо Еремея и все поглядывал на голенище, где тот прятал нож — ножик, как он сам называл.
Маленькое, темное, почти
коричневое,
лицо Сусанны напоминало лики на старых-старых образах, и какое выражение было на этом
лице!
Я посмотрел в окно: улицу пересекал невысокого роста господин, одетый в черную поддевку и шаровары, с сильно порыжевшей
коричневой шляпой на голове; он что-то насвистывал и в такт помахивал маленькой палочкой. Его худощавое бледное
лицо с козлиной бородкой, громадными карими глазами и блуждающей улыбкой показалось мне знакомым, но где я видел это
лицо? когда? В уме так и вертелась какая-то знакомая фамилия, которая сама просилась на язык…
Одета была Фатевна в ситцевый темный сарафан с глазками и ситцевую розовую рубашку, на голове был надет
коричневый платок с зелеными разводами;
лицо Фатевны, морщинистое и желтое, сильно попорченное оспой, с ястребиным носом и серыми ястребиными глазами, принадлежало к тому типу, который можно встретить в каждом городе, где-нибудь в «обжорных рядах», где разбитные мещанки торгуют хлебом и квасом с таким азартом, точно они делят наследство или продают золото.
Старичок был весь чистота и благообразие: на
лице его не было ни желтых пятен, ни морщин, обыкновенно портящих
лица карликов; у него была очень пропорциональная фигурка, круглая как шар головка, покрытая совершенно белыми, коротко остриженными волосами, и небольшие
коричневые медвежьи глазки.
Коричневый фрак встал, кашлянул и ничего не сказал: выражение
лица его как будто бы говорило: «Не могу знать-с, не мое дело!» Но еще страннее вел себя Павел; он даже не встал и не сказал ни слова хозяйке.
Вокруг его темных глаз — больших, красивых, влажных и бессмысленных — всегда лежали масленистые
коричневые круги, что придавало его
лицу подозрительный оттенок не то елейности, не то разврата.
Облитые потом, грязные и напряженные
лица с растрепанными волосами, приставшими к мокрым лбам,
коричневые шеи, дрожащие от напряжения плечи — все эти тела, едва прикрытые разноцветными рваными рубахами и портами, насыщали воздух вокруг себя горячими испарениями и, слившись в одну тяжелую массу мускулов, неуклюже возились во влажной атмосфере, пропитанной зноем юга и густым запахом пота.
Лицо у Гаврилы Ивановича было сморщенное и почти
коричневое от работы на солнопеке; жиденькая бородка с пробивавшейся сединой украшала нижнюю часть
лица какими-то клочьями, точно была усажена болотными кочками.
За столом нас было шестеро: она, Приимков, дочка, гувернантка (незначительная белая фигурка), я и какой-то старый немец, в коротеньком
коричневом фраке, чистый, выбритый, потертый, с самым смирным и честным
лицом, с беззубой улыбкой, с запахом цикорного кофе… все старые немцы так пахнут.
Тут капитан совсем застыдился, покраснел, — отчего
лицо его сделалось
коричневым, — и еще нелепее замахал руками.
Когда я встаю, то чувствую, что у меня и
лицо, и руки, и белоснежный китель, только что надетый в это утро, — все покрыто сплошным слоем
коричневой, вязкой и вонючей грязи.
Пыль с каждой минутой становится гуще, она окутывает длинным желтым облаком всю колонну, медленно, на протяжении целой версты, извивающуюся вдоль дороги; она садится
коричневым налетом на солдатские рубахи и на солдатские
лица, на темном фоне которых особенно ярко, точно у негров, блестят белки и зубы.
— Ем, да свой, а ты рядом постой, — отвечает совершенно серьезно Коваль и, не глядя на Меркулова, обчищает ножом от
коричневой шелухи луковицу, режет ее на четыре части, обмакивает одну четверть в соль и жует ее с сочным хрустением. Панчук ничего не говорит, но смотрит прямо в
лицо Меркулову тупыми, сонными, неподвижными глазами. Он громко чавкает, и на его массивных скулах, под обтягивающей их кожей, напрягаются и ходят связки челюстных мускулов.
Хлопнула входная серая калитка, и в ней показалось легкое, грациозное и все сияющее светлое создание — молодая белокурая девушка с красивым саквояжем в одной руке и с зонтиком в другой. Платьице на ней было легкое, из бледно-голубого ситца, а на голове простая соломенная шляпа с
коричневою лентою и с широкими полями, отенявшими ее прелестное полудетское
лицо.
Мы долго собирались, поздно вышли и пришли в Бурцево к вечерней заре. Ивана не было, он, оказывается, ушел к свояку в Окунево, где праздновали престол. Приняла нас его жена Авдотья, худая пучеглазая баба, похожая
лицом на рыбу, и такая веснушчатая, что белая кожа только лишь кое-где редкими проблесками проступала на ее щеках сквозь
коричневую маску.
Я не пошел, а полетел в гостиницу! Хохол выслушал меня с мрачной недоверчивостью, однако надел
коричневый пиджак и медленно поплелся в театр. Я остался ждать его. Через четверть часа он вернулся.
Лицо его было, как грозовая туча, а в правой руке торчал пучок красных театральных контрамарок. Он сунул мне их в самый нос и сказал глухим басом...
Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях и молчала. Грубоватое, но доброе,
коричневое от солнца и ветра
лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею. Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко и ровно. Глаза Василия то блуждали в море, то останавливались на этой груди, близкой к нему. Он стал целовать ее в губы, не торопясь, чмокая так громко, точно горячую и жирно намасленную кашу ел.
Желтые щеки у нее обвисали, как у легавой собаки, сыпалась пудра с
лица, и
коричневые, большие шарообразные веки спускались из-под лба, как железный ставень в магазине, и снова поднимались.
О “мази” же. Мазь — была. Ровная, прочная, темно-коричневая, маврова, мулатова, Господо-Богова. Только не “намазан” был, а — вымазан, и даже — выварен: в адовом ли кофе лирической бессонницы, в ореховом ли настое всех сказок, в наследственной ли чужеземной прикрови — не знаю. Знаю только, что ровнее и
коричневее,
коричневое — и ровнее — и роднее — я краски на лицене видела. Разве на
лице нашего шоколадного дома в Трехпрудном.
Я готова расцеловать это бледное рябое
лицо, изувеченное багровым шрамом, и его
коричневые, заскорузлые, как у осетина-работника, руки! Но я только шепчу с тоской...
Не успели Форов и Евангел сделать вперед еще десять шагов, как пред ними, в глубине окопа, вырисовалась небольшая человеческая фигура, покрытая большим белым платком, один угол которого был обвязан вокруг головы и закрывал все
лицо, между тем как остальная часть его закрывала грудь и колена, вся эта часть была залита
коричневым потоком застывшей крови.